Справочник «Сюжеты»

Нечаев Степан Дмитриевич
(1792—1860)

Обер-прокурор Святейшего Синода, историк, археолог, первый исследователь Куликова поля, основатель первого Музея Куликовской битвы, сенатор, действительный тайный советник, масон, поэт и писатель. За свою жизнь Степан Дмитриевич Нечаев истратил огромные деньги на благотворительную деятельность.

Сын предводителя дворянства Данковского уезда. Получил домашнее образование и, сдав экзамены за Московский университет, в 1811 получил место в Государственной коллегии иностранных дел, а спустя три месяца определился в канцелярию рижского военного губернатора.

В 1812 Нечаеву поручили формирование ополчения во Владимире и Арзамасе. Особой набожностью будущий глава Синода не отличался, наоборот, его увлекли незаурядность личности и своеволие буйной музы Дениса Давыдова. Но если Степан Дмитриевич не мог, следуя его примеру, отличиться на поле брани (болезнь ноги не позволила ему вступить в действующую армию), то в своих ранних стихах он старался подражать яркой и самобытной манере поэта-гусара. В «Вакхической песне» благонравный провинциальный юноша вдруг принимал вид лихого кутилы, прославляя веселье дружеских пирушек и простодушные радости амурных увлечений крепостными дуняшками.

После окончания войны Нечаев вернулся в коллегию, но тут же подал в отставку и уехал в родное Сторожево. Блестящая столичная жизнь и возможность великосветской карьеры, для многих являвшиеся предметом страстных мечтаний, Нечаева нисколько не прельщали. В 1817 он, вновь поступив на службу, был назначен директором училищ Тульской губернии. В Туле вокруг молодого, одаренного и общительного директора сплотился литературный кружок. Его участники занимались научными изысканиями, изданием книг, способствовали открытию театра. Имя Нечаева получило известность в широких литературных кругах, его стихи и заметки публиковались в «Вестнике Европы», «Благонамеренном», «Русской вестнике», «Московском телеграфе», «Северной пчеле». С 1816 он стал членом Общества истории и древностей российских, в 1820 его приняли в Общество любителей российской словесности. В своей лирике Нечаев противопоставлял культ «естественного» человека лицемерию блестящего, но холодного и расчетливого великосветского круга.

Однако у Нечаева была и другая, тайная жизнь. Он состоял в Союзе благоденствия, одной из первых декабристских организаций, и с увлечением распространял в Туле пропагандируемый декабристами опыт ланкастерской системы обучения простолюдинов. А вместе с тем внимательно приглядывался к своим новым знакомым с намерением создать местную ячейку Союза благоденствия. Открылось это гораздо позже и совершенно случайно. На следствии после подавления восстания декабристов никто из знакомых не упомянул его имени. Но когда в 1826 правительство потребовало у служащих по ведомству Министерства народного просвещения подписку о непринадлежности к тайным обществам, то бывший тульский учитель Д. И. Альбицкий в неуместном порыве верноподданнического чистосердечия признался: «Сим объявляю о кратковременной прикосновенности моей к Союзу благоденствия, в который вступил членом в начале 1819 года по предложению бывшего тогда директором тульских училищ титулярного советника Степана Дмитриева, сына Нечаева». По распоряжению шефа жандармов Александра Бенкендорфа полицейский агент отбыл в Тулу собирать сведения о Нечаеве. Но выяснил лишь, что тот пытался привлечь в тайную организацию тульского почтмейстера — и «ничего более узнать не мог».

Право принимать новых членов в Союз благоденствия его Коренная управа давала тем, кто пользовался особым доверием. И хотя имя Нечаева среди участников поздних организаций, возникших после распада союза, не встречается, круг его знакомств с декабристами и теми, кто им сочувствовал, был весьма обширен. Он хорошо знал Рылеева, Кюхельбекера, Бестужева-Марлинского, Федора Глинку, Александра Тургенева, Грибоедова, Пушкина, Вяземского, Баратынского и других. В начале 1824 Нечаев стал чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе Голицыне и, поселившись в Москве, принимал активное участие в издании декабристских альманахов «Полярная звезда» и «Мнемозина». В «Мнемозине» появилось стихотворение Нечаева «Заздравная песнь греков». Увлеченный событиями греческого восстания против турецкого владычества, он прославлял тех, кто вступил в борьбу с «тиранством». Но в контексте общественных настроений того времени поэтический рассказ об «истинных друзьях» Отчизны, мечтавших, что в скором времени «свободы песнь благословенна помчится по родным полям», воспринимался современниками как завуалированный намек на политическую программу декабризма.

В 1819 Степан Дмитриевич был посвящен в московскую масонскую ложу «Ищущих манны». Это была одна из лож, служивших своеобразным прикрытием возникающим декабристским организациям. Характерно, что в это же время Нечаев вступил в Союз благоденствия. Впоследствии он посещая и ложу «Теоретического градуса». Еще при Александре I общества масонов оказались под запретом, но тайком они продолжали действовать. И Нечаев, даже став обер-прокурором Синода, в 1830-е аккуратно присутствовал на годовых объединенных собраниях московских масонов. То, что он не порвал этих вдвойне опасных связей, свидетельствовало о прочности его оппозиционных настроений.

Читателям Нечаев был известен не только как поэт, но и как мастер афоризмов. В то время как официальные круги, упоенные победой над Наполеоном, превозносили царствование Александра I, Нечаев на страницах «Вестника Европы» выступал с ироничными высказываниями, отражавшими иную, не придворную точку зрения: «Земные величия совершенно подлежат общим законам оптики: чем далее мы от них, тем менее они нам кажутся». Или: «Общество походит на театральную декорацию, которая только с известной точки зрения представляет приятную для взора гармонию».

Сам Нечаев не стремился к литературной славе и не домогался известности. Гораздо более его привлекала деятельность, которая могла бы принести практическую общественную пользу. Благодаря его энергичным хлопотам в Москве были открыты Глазная больница и Работный дом. В 1828 Нечаев женился на дочери известного промышленника, Софье Сергеевне Мальцевой. Благодаря дяде Софьи Сергеевны, обер-прокурору Синода С. П. Мещерскому, карьера Нечаева делает неожиданный поворот. Он поступает на службу в Синод, где ему поручают наблюдение за перестройкой зданий Синода и Сената в Петербурге. Работы придирчиво курировал сам Николай I. Для Нечаева сложность представляли не только личные контакты со своенравным, не терпящим противоречий императором, но и необходимость постоянно лазать по лесам грандиозной постройки, в то время как одна его нога, поврежденная в юности, не сгибалась в колене. Но и с этим заданием он успешно справился.

А в 1833 Степан Дмитриевич сам стал обер-прокурором Синода. Его требовательность, прямота и независимость многим пришлись не по вкусу. Н. С. Лесков в очерке “Синодальные персоны” с иронией комментировал воспоминания секретаря Синода Ф. И. Исмаилова, который возмущался, что Нечаев по своему усмотрению мог изменять или вовсе отменять постановления Синода, казавшиеся ему несправедливыми, а при посещении Синода Николаем I не устроил императору подобающей пышно-подобострастной встречи. Пугали секретаря и резкие речи Нечаева, который открыто высказывал в Синоде негодование по поводу тотальной жандармской слежки в России, «подстрекая членов к неудовольствию». По словам другого чиновника, Нечаев «положительно господствовал в Синоде и не церемонился с остальными его членами». Он не терпел невежества, соединенного с тщеславным самомнением, которыми нередко отличались представители русского, особенно провинциального, духовенства. Зато всячески заботился о совершенствовании системы духовного образования и заботливо поддерживал начинания подвижников-просветителей. Начало службы Нечаева в Синоде уже знаменовалось необычным событием: он добился смещения иркутского архиепископа Иринея, человека грубого и властного. В Иркутске от самодурных выходок Иринея страдали и священники, и паства. В конце концов, он был лишен сана и сослан в монастырь. Став главой Синода, Степан Дмитриевич первым делом сменил управляющего Комиссией духовных училищ, привычно равнодушного к своему делу. В отличие от предыдущего обер-прокурора, Нечаев непременно самолично являлся на экзамены в Петербургскую духовную академию, контролируя качество знаний студентов и требуя, чтобы их учили не зубрить, а размышлять.

В 1836 тяжело заболела Софья Сергеевна, и Нечаев вынужден был срочно выехать к жене, лечившейся на юге. Воспользовавшись его долговременным отсутствием, чиновники Синода начали интригу с целью смещения своего обер-прокурора. Но так как обвинить Нечаева в каких-либо упущениях по службе было невозможно, то, по рассказу Лескова, Синод отправил Николаю I прошение, в котором говорилось, «что настоящий обер-прокурор — человек обширных государственных способностей, что для него тесен круг деятельности в Синоде и что Синод всеподданнейше просит дать обер-прокурору другое назначение». Так Нечаев оказался на службе в московском департаменте Сената.

В Москве он поселялся в доме своего шурина И. С. Мальцева. Безвременная кончина Софьи Сергеевны еще более сблизила их. Мальцев, не имевший семьи, завещал младшему сыну Нечаева Юрию все свое состояние. Впоследствии Юрий Степанович добился разрешения носить двойную фамилию Нечаев-Мальцев. В доме на Девичьем поле часто собирались московские литераторы: всех привлекало радушие хозяев, занимательные, остроумные беседы и непринужденное веселье, царившее на этих вечерах. Степан Дмитриевич по-прежнему живо интересовался литературой, искусством и наукой. Это он позаботился, чтобы в селе Авдотьино Бронницкого уезда на церкви, возле которой был похоронен всеми забытый просветитель XVIII века Николая Новиков, установили памятную доску. Но сам литературу оставил. Только иногда по старой памяти он писал стихами шуточные приглашения на обеды или послания своим друзьям. Те охотно прощали ему такую перемену, видя, что в качестве толкового и энергичного сенатора он приносит гораздо больше пользы, чем мог бы приносить, став второстепенным литератором. По инициативе Нечаева был организован специальный Комитет для помощи нищим. Во время эпидемии тифа в Москве при содействии комитета открыли лазарет для бедняков. Нечаев устроил в Москве общественные столы, раздававшие благотворительные обеды голодающим. Он сам ездил к местным тузам с просьбами поддержать деятельность комитета, и сила его красноречия делала чудеса. Некто Ахлебаев, человек богатый, но бездетный, свое состояние завещал комитету, и на эти средства была организована новая богадельня. Охотно помогал Нечаеву золотопромышленник П. В. Голубков, в юности сам очень бедствовавший и не утративший способность сочувствовать человеческому горю.

Лето Нечаев проводил обычно в Сторожеве. Земли Нечаева около Сторожева составляли часть знаменитого Куликова поля. Память о героических событиях Куликовской битвы волновала и увлекала Нечаева на протяжении всей его жизни. Он серьезно занялся историей и археологией, сам проводил раскопки, опубликовал ряд статей, стараясь привлечь внимание специалистов и общественности к полю древней русской славы. В статьях он пытался уточнить место и подробности битвы, рассказывал об археологических находках. В нечаевской усадьбе в Сторожеве возник первый музей, посвященный Куликовской битве. Московским филиалом музея стали комнаты в доме на Девичьем поле. Еще во время службы в Туле Нечаев начал сбор пожертвований на монумент, который бы увековечил память о павших на Куликовом поле. Только в 1850 на Красном холме Куликова поля был открыт наконец долгожданный памятник — гранитный обелиск, сделанный по проекту Александра Брюллова. Но Нечаев, вышедший в 1857 в отставку и поселившийся в Сторожеве, мечтал уже о том, чтобы поставить на поле поминальный храм. И вновь начал хлопотать о сборе средств. Увидеть исполнение своих замыслов ему не удалось: весной 1860 он скончался. Но его идея продолжала волновать умы русской общественности. Храм-памятник был все-таки возведен в 1913–1918 архитектором А. В. Щусевым.

Россия, 2011.06.10, Москва. Степан Нечаев

Россия, 2011, Степан Нечаев, памятник на Куликовом поле